Россия является примером масштабного национального предательства

За последние несколько столетий политическая карта мира радикально изменилась, а в еще большей степени изменились факторы, определяющие внутриполитические возможности отдельных государств.

     Прежде всего, стоит обратить внимание на роль военной силы, а также на возможности и результаты ее применения. Вплоть до начала ХХ века война считалась естественным средством разрешения политических противоречий между большинством государств, включая крупнейшие из них. При этом в случае успеха войны оборачивались приобретением ценных территорий и (или) активов, а также, в большинстве случаев, получением дани или контрибуций. Завершение этого тренда отмечается с окончанием Первой мировой войны, затраты сторон на которую оказались столь значительны, что агрессор был не в состоянии компенсировать даже четверти нанесенного ущерба. Вторая мировая война еще более подтвердила формирование данного тренда, а появление у крупных держав ядерного оружия заставило иначе посмотреть на вопрос о возможности полномасштабного конфликта между ними.

     В новых условиях резко повысилось влияние невоенных (и, прежде всего, социальных, экономических и технологических) факторов на все аспекты внешней политики. Как следствие изменилась глобальная конфигурация. Возник так называемый первый мир, в который вошли страны, либо являющиеся наиболее богатыми и успешными, либо демонстрирующие возможности стать таковыми в обозримом будущем. В реалистично отражающей нынешнее положение дел книге П. Ханны к этому «первому миру» причисляют США, Европейский союз и Китай. На указанные три «центра мощи» приходится от 50,1 до 61,4% (в зависимости от методик подсчета) глобального ВВП, они в качестве хотя бы одного контрагента участвуют в 45% экспортно-импортных сделок, на них приходится 67,8% мировых расходов на НИОКР, производится 72,8% всей высокотехнологичной продукции.

     В сложившейся ситуации Россия, безусловно, выглядит державой «второго ряда», или, если следовать определениям того же П. Ханны, «второго мира». В этом мире есть многое от развитых стран, однако большинство политических и социальных институтов несут на себе печать имитационности, потенциал развития ограничен внутренним рынком, государства этой группы могут вырваться вперед экономически, но не способны сравняться с лидерами по степени своего международного влияния.  

      Российская Федерация остается крупнейшим в мире государством по размеру территории и, вероятно, самой богатой природными ресурсами страной. Однако территория сейчас, скорее, обязательство, чем актив, так как требует затрат на развитие. Спрос на сырье будет всегда, но Россия остается зависимой от цен на него. По наследству от СССР стране достался крупнейший в мире ядерный арсенал и место постоянного члена в Совете безопасности ООН — однако практика показывает, что важные решения можно принимать и без санкции Совбеза, а ядерное оружие способно образумить агрессора, но вряд ли может быть применено. Собственно, на этом наши «козыри» заканчиваются.

Доля России в населении Земли — всего 1,93% (этот показатель снизился с 5,2% в 1913 году). ВВП Российской Федерации составил в прошлом году 92,09 трл рублей или 1,58 трл долларов, что не превышает 2,0% глобального показателя и находится ниже цифр 1913 года (5,03%). По высокотехнологичному экспорту (9,84 млрд долларов в 2014 году) мы более, чем втрое, отстаем от Вьетнама (30,86 млрд.) от Сингапура — почти в 14 раз (137,4 млрд), а от Китая — в 57 раз (558,6 млрд).

      Россия пытается компенсировать свое исчезновение с экономической карты мира наращиванием военной мощи. С 2000 по 2015 год военные расходы выросли в номинальном выражении в 15,6 раза — до 4,95 трл рублей, достигнув, по западным оценкам, к 2016 году 4,9% ВВП. Однако и НАТО, и Китай имеют сегодня более сильные армии, чем Россия. Конечно, Россия защищена от любой угрозы извне своим ядерным арсеналом, но для наступательной политики и расширения свой зоны влияния одного этого недостаточно.

      Наконец, нужно быть реалистами и понимать, что проблема состоит не только в том, что за последние несколько десятилетий Россия стала намного слабее по сравнению с Европой и Китаем. Она стала слабее и в абсолютном выражении: разрушено значительное число важных отраслей — от приборостроения до авиационной промышленности (в 2016 году Россия произвела 30 гражданских самолетов против 194, выпущенных СССР в 1988-м). Даже если говорить не о гражданских отраслях, а о производстве вооружений, окажется, что в 1984 году УралВагонзавод произвел 1559 танков Т-72, а в 2015-м в войска была поставлена только партия из 20 новых танков Т-14. Кризис в промышленности приобретает непреодолимый характер, подталкиваемый деградацией инженерно-технического образования и фундаментальной науки. Россия сегодня «сжата» между двумя крупнейшими мировыми экономическими и военно-политическими центрами и не способна тягаться с ними ни в хозяйственной, ни в военной сферах.

     В подобных условиях наиболее рациональным выбором было бы тесное сближение либо с Европейским союзом, либо с Китаем, причем сближение ради экономического процветания и обеспечения коллективной безопасности и координации внешней политики. Между тем, ничего подобного не происходит. Причины понятны. С одной стороны, это неприятие современной европейской идеологии, ставящей права человека выше принципов суверенитета государственной власти, и «средневековое» равнение на Китай, для которого важнее использование сырьевого потенциала России, чем ее социальное и политическое развитие. С другой стороны, это постоянное «оглядывание» на Соединенные Штаты, с которыми Кремль все еще пытается разговаривать на равных.

Россия, опустившись до страны «второго мира», но живущая представлениями о самой себе как о сверхдержаве, оказывается сейчас не в состоянии выработать адекватную внешнеполитическую повестку, потому что не может воспринять себя как часть союза, ведущую роль в котором играет (играют) более сильная (ые) страна (ы).

     Это определяет основную черту российской внешней политики — политики «обиженного», который стремится не столько максимизировать собственные выгоды от того или иного шага, сколько продемонстрировать с его помощью «независимость» от других. После того как потенциал попыток установить с Западом нормальные партнерские отношения был, по мнению Кремля, исчерпан, основной тактикой Москвы стали вызывающие шаги, подрывающие представления западных (и не только) держав о нормальном поведении на международной арене. С их помощью Россия стремится заставить оппонентов возобновить диалог на тех условиях, которые она считает единственно приемлемыми.

     Пока мировые лидеры все еще заявляют, что никакие глобальные проблемы не могут быть решены без участия России, хотя очевидно, что таких проблем становится все меньше. Действия Москвы порождены стремлением вынудить оппонентов к диалогу – но при этом из вида упускается отсутствие самого предмета обсуждений. В современной политике не принято, чтобы одни государства (например, Россия и США) обсуждали статус других (например, Украины). Мало привлечь к себе внимание – нужно иметь повестку, обсуждать которую согласились бы остальные стороны. У Кремля ее нет, и именно поэтому кризис в российской внешней политике является практически непреодолимым.

     Положение страны «второго мира» требует совершенно иной внешнеполитической парадигмы. Она должна обладать двумя основными чертами: с одной стороны, быть способной к объединению со странами «первого мира» в устойчивые и продолжительные союзы, с другой — уметь доказывать свою ценность и полезность для этих стран, способствуя решению тех или иных экономических и политических проблем. И с тем, и с другим у нынешней России большие сложности.

     Российская доктрина внешней политики на протяжении многих лет подчеркивает, что страна привержена идеалам «многополярного» или «полицентричного» мира и даже исходит из того, что такой мир уже является реальностью нашего времени. Однако в документе ничего не говорится о том, как Россия намерена взаимодействовать с новыми и приходящими в упадок центрами, кого она считает своими основными союзниками и на основании чего выстраивает свои с ними отношения.

     Оценивая историю российской внешней политики, можно легко убедиться, насколько непоследовательной она была. Россия постоянно «перебирала» союзников и часто сталкивалась в войнах и конфликтах с теми, кто еще недавно был партнером. Однако прежние «развороты» меркнут перед тем, что происходило в российской внешней политике в постсоветский период.

     Начав с тесного взаимодействия с Соединенными Штатами и Европейским союзом, подписания Соглашения о партнерстве и сотрудничестве с ЕС в 1994 году и Основополагающего акта Россия-НАТО в 1997-м, Россия начала отворачиваться от западного мира из-за событий в Югославии. Несмотря на то, что демократическая Россия и авторитарная Сербия в то время были почти антиподами, Россия пошла на резкое снижение диалога с Западом, одновременно обернувшись на Восток. К этому времени относятся, в том числе, первые попытки создать более плотный союз с Китаем, позднее воплотившиеся в концепции ШОС.

Как в советские времена, начались визиты главы российского государства в бывшие социалистические и «близкие к ним» страны, не успевшие переметнуться в западный лагерь. Но процесс этот продолжался недолго — до того момента, пока российский и американский президенты не посмотрели друг другу в глаза и последний неожиданно увидел душу российского лидера. Приоритеты стремительно поменялись. В то время могло показаться, что это как раз период 1999-2001 годов был своего рода аномалией и прозападный курс России полностью восстановится. Но не тут-то было. Кремль крайне болезненно отреагировал на вторжение Соединенных Штатов и их союзников в Ирак — и Россия вновь пошла на обострение отношений с Западом из-за страны с авторитарным режимом, экономическое сотрудничество с которой на тот момент было минимальным.

Очередная волна антизападничества стала намного более радикальной, чем предыдущая. Россия начала решительно развивать сотрудничество с Китаем, почти официально сделала приоритетом своей внешней политики «поворот на Восток», после краткосрочной военной операции в Грузии в 2008 году стала продвигать свой интеграционный проект Евразийского союза, пока, наконец, не сорвалась в прямое противостояние с Украиной. С момента введения санкций начался самый радикальный этап «равнения на Пекин»: считалось, что Китай может заменить России Запад как источник кредитов, инвестиций и политического влияния. Пока, однако, этого не случилось: несмотря на то, что по итогам 2015 года Китай превратился в самого крупного торгового партнера России, из всех зарубежных инвестиций КНР в 2016 году на долю России приходится около 1%  — 14 млрд долларов. И Россия начала поиск очередных вариантов сотрудничества с Западом.      

     Новый виток российской внешней политики пока выглядит не слишком многообещающим. Стало ясно, что Москва в принципе не умеет играть с демократическими режимами: провальными оказались как ставки на прежних лидеров или их команды (на Украине), так и попытки поспособствовать избранию новых (в США, Франции и, как теперь уже понятно, в Германии). Также немаловажно, что Китай начал корректировать свой курс: если раньше в его риторике были заметны нотки несогласия с глобализацией по американскому сценарию, то в последнее время слышатся заявления в поддержку глобализации и прослеживается готовность КНР возглавить этот процесс, если Соединенные Штаты попытаются уйти в экономический изоляционизм.

     Таким образом, сегодня Россия находится в сложном положении. Вернуть взаимопонимание с Западом возможно только на условиях Запада, которые Россия принимать не собирается. Извлечь какие-либо внешнеполитические выгоды от сотрудничества со своими союзниками — от Сирии и Ирана до не признанных никем больше республик — невозможно. И все-таки почему Российская Федерация, совсем еще недавно глобальная сверхдержава, ведет себя на мировой арене фактически как флюгер? Этому есть свои объяснения помимо некоторых особенностей характера президента Владимира Путина.

     Во-первых, российская внешняя политика практически полностью свободна сегодня от любых ценностных ориентиров, которые становятся все более значимыми в современном мире. Нельзя утверждать, что западные страны абсолютно последовательны в своей политике: они успешно выстраивают отношения с государствами вполне диктаторскими, но взаимовыгодные отношения — это одно, а стратегическое взаимодействие — совсем другое. Собственно, сегодня именно к этому пришла Россия: покупать у нее нефть и газ готов практически каждый, но широкого круга «стратегических» друзей у нее нет.

     Во-вторых, российская внешняя политика опирается на довольно шаткий фундамент понятий и принципов, трактуемых в давно устаревшей редакции. Так, например, Москва постоянно повторяет, что ее поддержка тех или иных режимов обуславливается приверженностью России соблюдению принципа государственного суверенитета и невмешательства в дела тех или иных стран извне. Между тем, современное понимание суверенитета радикально отличается от тех трактовок, которые доминировали в период заключения Вестфальского мира. Носителем суверенитета практически везде называется народ. И смены властей на Украине, в Египте, в Тунисе совершенно не требуют внешней заботы о суверенитете этих стран.

     В-третьих, что крайне важно, в России внешняя политика занимает аномально значимое место в жизни общества — вопросы позиционирования страны в мире, ее влияния и роли в международных процессах остаются исключительно важными для значительной части населения. Поэтому внешнеполитическая повестка обретает для власти совершенно особую ценность.

     Помимо всего сказанного постоянная «смена вех» в российской внешней политике объясняется еще одним обстоятельством. Власть в России по целому ряду причин мыслит не в рамках парадигмы решения каждодневных рутинных задач, а разного рода «проектами» и «стратегиями». В основе ее действий (как в области экономики, так и внутренней и внешней политики) лежат некие умозрительные схемы, под которые она стремится «подгонять» действительность. На протяжении последней четверти века можно выделить немалое число таких тем, которые довлели над принятием внешнеполитических решений: представление о «единении» с Западом, о необходимости «воспользоваться прежними достижениями», а также концепция «большой Европы», скрепленной энергетическими интересами и противостоящей Соединенным Штатам, знаменитый «поворот на Восток» и ряд других. Проблема «проектного» подхода заключается в том, что на каждом этапе власти рассматривали новую стратегию как способную дать ответ если не на все, то на большую часть стоящих перед страной проблем. Ожидания были изначально завышенными, а факторы, которые могли помешать осуществлению планов, не принимались в расчет.

Российская внешнеполитическая «многовекторность» должна была бы уступить место гораздо более структурированному подходу, основанному на понимании роли страны в современном мире. Вопрос о союзниках следует разделить на два.

     С одной стороны, должен быть поставлен вопрос о том, союзником каких более сильных стран или союзов Россия намерена выступать. Тогда возникнет некий коридор возможностей, делающий внешнеполитический курс страны более предсказуемым. С другой стороны, это обстоятельство сделает намного более простым вопрос о том, кого Россия хочет и может считать своими союзниками (имеются в виду государства менее значимые и влиятельные на международной арене, в отношении которых Москва может выступать в роли старшего партнера). Если акцент будет сделан на демократические страны Запада, конфигурация будет одной, если на крупные авторитарные экономики — другой, однако, в любом случае, последовательность окажется выгоднее и рациональнее.

     Как страна «второго мира» Россия должна понимать, что ее «возвышение» зависит не от количества баллистических ракет, а от того, сколь устойчивым будет ее экономический рост и в силу этого сколь ценным будут считать сотрудничество с ней державы «первого мира», а также от того, сколь выгодно она сама сможет взаимодействовать с государствами «третьего».

     У России, на взгляд автора, на рубеже XX и XXI веков существовали все предпосылки для того, чтобы стать незаменимым экономическим партнером Европейского союза. Огромные ресурсы, которые на внутреннем рынке были дешевле, чем на мировом, квалифицированный персонал, не привыкший к высоким доходам, относительно либеральная налоговая система — все это могло сделать Россию идеальным местом для европейских инвестиций. История показывает, что «догоняющие» страны не могут совершить первый рывок, опираясь лишь на собственные силы; инвестиции и технологии критически важны для «запуска» экономического роста. Важнейшей задачей в отношениях со странами «первого мира» должна была бы стать всемерная хозяйственная интеграция России. Такая интеграция не является угрозой политическому суверенитету, даже понимаемому как гарантия возможности любого беспредела во внутренней политике: достаточно посмотреть на Турцию, экспорт которой с 2006 по 2016 год вырос на две трети (российский, для сравнения, сократился за этот период на 5,2%) и которая за этот срок привлекла более 160 млрд долларов прямых иностранных инвестиций, несмотря на явные авторитарные тенденции во внутренней политике.

В современных условиях такой стране, как Россия, необходимы высокая инвестиционная привлекательность, свободно конвертируемая валюта, безвизовый режим для граждан стран, существенно опережающих нас в экономическом отношении. В инструментарии внешней политики России не должно иметься таких мер, как экономические санкции против развитых стран. Пресловутое импортозамещение, рекламируемое чуть ли не как главная задача, стоящая перед Россией, выглядит сигналом нежелания страны встраиваться в глобальную хозяйственную систему. Если правительство так четко заявляет, что считает показателем собственной успешности отказ от торгового партнерства, кто поверит, что страна в будущем окажется открыта для торговли и инвестиций? Иначе говоря, современная российская внешняя политика объективно сокращает привлекательность страны для крупных международных игроков.

     В той же степени несовременно и позиционирование России в отношении своих союзников из «третьего мира». Прежде всего, стоит заметить, что сама ориентация на страны бывшего постсоветского пространства с экономической точки зрения иррациональна, по крайней мере, по двум причинам. С одной стороны, важнейшей предпосылкой экономической модернизации является налаживание отношений со странами, уже успешно индустриализировавшимися. Но это никак не относится к бывшим советским республикам, которые остаются, как и Россия, экспортерами сырья. С другой стороны, стремящаяся к модернизации и развитию страна всегда выбирает своим партнером государство или регион, которые могут обеспечить намного больший, чем она сама, спрос на производимую продукцию. Но сегодня все среднеазиатские и закавказские республики бывшего Советского Союза имеют совокупный ВВП не более чем 22% российского. Современная экономическая логика настоятельно требует делать приоритетом сотрудничество со странами, располагающими большими экономическими возможностями, чем твои собственные. Россия же в этом отношении приносит экономику в жертву своим геополитическим амбициям. Пора признать, что эти амбиции не просто обходятся России дорого — они стоят ей существенно дороже, чем любой современной развитой стране.

     Как правопреемник Советского Союза Россия получила права требования к бывшим сателлитам СССР по выданным этим государствам советским кредитам, общая сумма которых приближалась к 200 млрд долларов. В 1990-е годы ситуация с этими долгами оставалась подвешенной. Однако с переключением внимания на бывших советских союзников началась вакханалия по списанию долгов, часто приурочиваемая к визитам главы российского государства в соответствующие страны. Всего за годы пребывания В. Путина в Кремле Россия простила должникам около 140 млрд долларов.

     Не менее «экономически выгодная» внешняя политика проводится и в отношении стран, которые Кремль стремится сделать союзниками Москвы, сплачивая их вокруг Российской Федерации — тут речь, прежде всего, о постсоветских государствах. Классическим примером является Белоруссия. С середины 1990-х, когда было образовано так называемое Союзное государство, Россия начала поставлять дружеской республике нефть и газ по внутрироссийским ценам (что позволяло перепродавать нефтепродукты в Европу), обеспечивала рынок для белорусских товаров и выделяла Минску многочисленные кредиты. Приблизительно таким же образом выстроено и сотрудничество России с большинством остальных государств. Так, в 2013 году Россия простила 500 млн долларов Киргизии, в 2014-м — 865 млн долларов Узбекистану, и список наверняка не закрыт.

     Следует также заметить, что Россия в большинстве случаев оказывается неспособной капитализировать свои политические «авансы». Достаточно вспомнить активную помощь России Венесуэле (было выдано более 12,7 млрд долларов кредитов и вложено в нефтяные проекты около 8 млрд долларов). На сегодняшний день месторождения, которые должны были выйти на добычу 600 тыс. бар. нефти в сутки, дают менее 100 тыс., а кредиты страна перестала обслуживать еще в ноябре 2017 года. Неудачами окончились попытки России закрепиться на рынке Ливии, ничем не может похвастаться Россия и в Ираке, которому Кремль списал около 12 млрд долларов в надежде на мифический режим «наибольшего благоприятствования» для российских нефтяных компаний.

     Фундаментальная причина того, что российская внешняя политика «не дружит» с экономикой, коренится в ментальной особенности наших руководителей. В их сознании вся глобальная политика выстроена в win-lose парадигме: если кто-то выиграл, то другая сторона проиграла. Именно этот подход и лежит в основе «размена» реальных экономических ресурсов на иллюзорные политические преференции. Есть, вероятно, и иное обстоятельство: партнеры России всегда понимают, что Москва поддерживает их исключительно по политическим соображениям и в случае изменения конъюнктуры такая поддержка может неожиданно закончиться. В таких условиях экономическое взаимодействие рассматривается как «тихое закабаление» страны, и ее правительство постоянно пытается выстраивать альтернативы…

     Элементы несовременности российской внешней политики можно обсуждать и дальше, однако результаты ее выглядят очевидными. Происходящее в последние годы можно рассматривать как третью холодную войну, в которую Москва ввязывается по собственной воле и вопреки элементарной логике. Особость этому случаю придает, во-первых, то, что Россия впервые оказывается намного экономически слабее даже не основного соперника (если считать им Соединенные Штаты), но и ближайшего соседа, Европы; во-вторых, то, что у Кремля вообще нет союзников, а его сфера влияния выглядит крайне узкой; в-третьих, то, что Россия сегодня имеет открытые границы, позволяющие и гражданам, и капиталам свободно «перетекать к противнику». Вряд ли есть основания полагать, что новая холодная война закончится иначе, чем прежние. Скорее всего, мы снова увидим поражение Москвы, глубокий идеологический кризис и вынужденные реформы, которые будут продиктованы необходимостью выжить, а не потребностью развиваться.

Заключение

     Россия — страна, безусловно, особенная, однако сложно заметить хотя бы одну сферу, в которой такая особость указывала бы на ее прогрессивный характер и выгодно отличала ее от других стран.

     Причиной успешности России на протяжении всей ее тысячелетней истории была способность впитывать в себя достижения всех возникающих поблизости «центров», будь то Византия, Монгольская империя или Европа Нового времени. Однако в ХХ веке произошло два события, радикально изменивших перспективы развития нашей страны.

     С одной стороны, впервые Россия попыталась преодолеть свое традиционное положение и превратиться из периферии в центр. Опыт Советского Союза показал, что это невозможно. Однако попытка, которая была предпринята, оказалась исключительно отчаянной. Прямые демографические потери России в ХХ столетии оцениваются современными демографами не менее чем в 76 млн человек, а общие — в 113-137 млн человек, не говоря уже о невообразимых масштабах труда и средств, которые были потрачены на достижение недостижимых целей. Именно эта радикальная попытка «впрыгнуть в современность» и сделала Россию окончательно несовременной страной.

     С другой стороны, сам развитый мир радикально изменился с формированием постиндустриального общества. На этой ступени развития объектом экспорта могут быть технологии, использование которых не предполагает возможности их «перехвата» и развития. Продавая компьютерные программы, их производитель отчуждает копии, в то время как только он, обладая опытом создания того или иного софта, способен разработать следующую его версию; продавая лекарства, производитель не раскрывает их рецептуры и сразу же начитает готовить новые, и т.п.

     В такой ситуации рецепции резко теряют в своей значимости, а для самостоятельного развития с учетом истории ХХ века у России не остается ни сил, ни средств, ни опыта.

     В новом мире XXI века отчетливо выделяются три общности, которые уже отметили многие авторы — наиболее удачной представляется категоризация, предложенная Р. Купером, который разделил все страны на современные, постсовременные и досовременные (modern, post-modern и pre-modern). Особенной чертой начавшегося тысячелетия стало появление регионов и государств, развитие которых как бы обернулось вспять. Многие африканские страны, например Кения, в момент обретения независимости были богаче тогдашней Южной Кореи, но сегодня по показателю подушевого ВВП отстают от нее в 15-20 раз. Целый ряд стран Ближнего Востока, принявшие в 1960-1970-е годы современные программы модернизации, позднее обратились либо к диктатурам, либо к религиозному фанатизму, став одними из самых бедных регионов мира. Венесуэла, наиболее экономически успешная страна Латинской Америки, увлеклась идеями «социализма XXI века» и сегодня уверенно идет к национальной катастрофе.

     Формирующийся на наших глазах глобальный pre-modern world представляет собой уникальный феномен, характеризующийся тремя основными чертами.

     Первое: все страны, которые могут быть к нему причислены, отличаются уверенной деградацией системы управления. Она становится все более бюрократизированной и менее эффективной; нарастает милитаризация или политическая роль военного сословия; растет прямое государственное участие в экономике.

     Второе: большинство несовременных стран характеризуются примитивизацией экономики. Чем большая роль отдается государству, тем чаще центральное место занимают аграрный и сырьевой сектора.

     Третье: современная эпоха приносит еще одно новшество — массовую миграцию с мировой периферии в центр. Сегодня масштабный отток населения не только указывает на существующие в стране проблемы, но и делает практически невозможным их преодоление. С одной стороны, неудачливое общество покидают те, кто обладает наиболее высокой квалификацией и готов к риску и предпринимательству, а с другой — уезжают, прежде всего, те, кто недоволен политическим режимом и в других условиях был бы заинтересован в социальной модернизации.

     Три отмеченных тренда, рассматриваемые в совокупности, порождают явление, которое автор называет воронкой демодернизации. Все они взаимосвязаны и подталкивают друг друга. Ужесточение политических порядков и нарастание волюнтаризма подрывают основы предпринимательства и усиливают желание современных граждан покинуть страну. Оба эти тренда замедляют развитие конкурентного сектора в экономике и переводят государство в «рентный» режим. Наконец, нарастающая эмиграция консолидирует «молчаливое большинство» и сокращает человеческий капитал. Попав в такую воронку, общество не может самостоятельно из нее выйти. Единственный шанс на спасение дает интеграция как в мировое экономическое пространство, так и в региональные политические объединения, но для этого необходима готовность политической элиты отказаться от собственных власти и привилегий, что может случиться лишь в условиях катастрофического кризиса.

     На заре XXI века демодернизация становится не менее распространенным процессом, чем модернизация. Мы присутствуем сегодня при рождении своего рода «расколотой цивилизации», со стремительно формирующимися полюсами богатства и бедности. В таких условиях закрепление страны в числе откровенно несовременных, осуществляемое в интересах узкого круга вполне глобализированной элиты, представляет собой пример масштабного национального предательства.

     Россия сегодня, судя по всему, замерла на самом краю этой демодернизационной воронки и постепенно сваливается в нее. Что должно случиться, чтобы страна предпочла современность архаике, сказать трудно. Сегодня важно создание систематической картины общества, в котором мы живем, и мира, в который это общество по необходимости встроено. И данная книга — эта не программа действий, а всего лишь попытка оценить, с какого рубежа стране придется начинать, если она все же попытается вписаться в современный мир.

Владислав Иноземцев