Горбачев никогда не был сторонником открытого демократического процесса. До самого последнего времени он безоговорочно поддерживал путинские шаги по выстраиванию вертикали власти

Гарри Каспаров

Восьмидесятилетний юбилей Михаила Горбачева, естественно, вызвал очередную волну обсуждения перестроечной эпохи и роли последнего генсека в этом процессе. В комментариях хватало и позитива, и негатива - в зависимости от политических предпочтений. На мой взгляд, достаточно объективно освещают этот период в своих статьях Юрий Афанасьев, очевидец и прямой участник тех событий, Виктор Шендерович, просто заинтересованный очевидец, и Владимир Милов, политические воззрения которого как раз в ту эпоху формировались.

И Шендерович, и Милов по-разному говорят о двойственной природе горбачевских реформ, критикуют его за половинчатость мер и нерешительность действий, но тем не менее фактически видят в нем царя-освободителя. Афанасьев гораздо более критичен. Он все-таки непосредственно сталкивался с Горбачевым и его окружением во время Съезда Народных Депутатов СССР и имел возможность глубже разобраться в реальных намерениях Михаила Сергеевича.

Апологет коммунистических идей Сергей Черняховский уже самим названием «Герострат», определяет отношение к «герою» своего очерка. Однако, несмотря на очевидные идеологические пристрастия, Черняховский дает очень точную психологическую характеристику Горбачева-руководителя, разбирая ключевые решения, принятые им на этом посту.

Большая часть того, что я хотел сказать, в вышеупомянутых статьях уже содержится, и мне остается сделать лишь некоторые исторические обобщения.

Горбачев, без сомнения, был партийным бюрократом до мозга костей, и кабинетная интрига всегда была его главным оружием. Поэтому он стремительно двигался вверх по карьерной лестнице, заполучив важнейшего покровителя в лице Андропова, и неудивительно, что в решающий момент выбора нового генсека его поддержал такой партийный консерватор, как Громыко.

Действия Горбачева после избрания генеральным секретарем ЦК КПСС вполне вписывались в алгоритм, применяемый руководством страны на переломе эпох.

В 1953 году, после смерти Сталина, Лаврентий Берия, прекрасно представлявший реальную ситуацию в СССР, предложил пакет реформ, значительно превосходящий робкие предложения Горбачева в первые два года его правления. Но партийная верхушка в тот момент явно была не готова расставаться со сталинским наследием и буквально за считанные месяцы отправила в расход, казалось бы, всемогущего министра госбезопасности.

После смещения Хрущева реформаторские идеи, но уже чисто экономического свойства, начал реализовывать Косыгин. Однако даже эти скромные попытки придать новый импульс советской экономике утонули в море дешевой нефти, которая была найдена в 1965 году в Западной Сибири.

Поэтому весьма наивными кажутся попытки представить Горбачева в виде этакого былинного героя, в одиночку разрушающего сонную «империю зла». На самом деле в середине 80-х советская номенклатура в принципе была готова поддержать реформы, инстинктивно чувствуя невиданные доселе перспективы при возможном дележе бесхозной «общенародной собственности».

Первая речь Горбачева на пленуме ЦК КПСС в апреле 1985 года содержала набор типовых советских рецептов, связанных с улучшением ситуации в стратегических областях. Руководству страны к тому моменту стало очевидно, что гонка вооружений становится неподъемной для советской экономики, и поэтому новый генсек поставил задачу модернизации тяжелого машиностроения. Впрочем, тогда слово «модернизация» еще не вошло политический лексикон, к тому же имело запашок безродного космополитизма, поэтому был использован более примитивный термин «ускорение».

Исторический звонок Андрею Дмитриевичу Сахарову в Горький состоится только через полтора года. Именно с этого момента начинается перестройка, идеологическим вдохновителем которой был совсем не Горбачев, а Александр Яковлев. Горбачеву движение в сторону политической либерализации представлялось самым надежным способом укрепить свое положение внутри партийного руководства. Это и есть традиционная манера горбачевского управления - стоять над схваткой, маневрируя между двумя конкурирующими лагерями.

Судя по всему, эта модель была задействована и в августе 1991 года. К сожалению, даже по прошествии 20 лет мы так и не разобрались до конца в короткой и бесславной истории ГКЧП - был ли Горбачев жертвой неблагодарных соратников или, что более вероятно, самоустранившись, дал им возможность реализовать силовой сценарий. Да и невозможно себе представить, что травля Сахарова на Съезде народных депутатов могла начаться без горбачевской отмашки.

Историческая обреченность Горбачева в противостоянии с Ельциным объясняется полным непониманием значения роли народа в политической борьбе. Для партийного бюрократа народ был и остается статистом, призванным играть те роли, которые пишет ему руководство. Ельцин, сумевший, в отличие от Горбачева, подняться над узкопартийными предрассудками, в этом противостоянии стал непобедимым.

Сегодня странно слышать либеральные причитания о якобы подаренной Горбачевым свободе, которую мы, дескать, не заслужили. В конце 80-х страна переживала небывалый общественно-политический подъем и сотни тысяч людей выходили на улицы и площади Москвы, Ленинграда и других советских городов, чтобы заявить о своем праве жить в свободной стране. И в какой-то момент стало ясно, что ни срочно созданный ОМОН, ни даже регулярные воинские части не в состоянии сломить волю народной стихии.

Правление Горбачева — это годы постоянной борьбы за укрепление собственной власти, которая ускользнула от него задолго до 25 декабря 1991 года. Возвращение из Фороса подвело черту под его реальным участием в политической жизни. Страна поменялась, стала другой, а он все продолжал говорить об обновленном Союзе и реформе КПСС.

Мог ли Горбачев с самого начала своего правления вести себя по-другому и выбрать спокойную жизнь стареющего генсека? Теоретически да. Но логика политического процесса толкала его в сторону либерализации, которую он рассматривал только как эффективное оружие против консервативной партийной верхушки.

Горбачев никогда не был сторонником открытого демократического процесса. Концептуально «управляемая демократия» полностью соответствует горбачевским представлениям о «социализме с человеческим лицом». Поэтому до самого последнего времени он безоговорочно поддерживал путинские шаги по выстраиванию вертикали власти.

В принципе, роль Горбачева сродни роли Людовика XVI. Тот тоже проводил реформы, созывал парламент, но все время опаздывал. Та эпоха была куда более жестокой, и король, объявленный главным врагом новой Франции, кончил свои дни на эшафоте.

Горбачеву повезло больше. Мир по-прежнему ему рукоплещет, считая человеком, завершившим холодную войну и отказавшимся от применения силы, когда советская империя начала рушиться. Однако многие почему-то забывают о том, что минные поля, выложенные национальной чересполосицей на политической карте СССР еще Сталиным, начали взрываться именно при Горбачеве. Это и резня турков-месхетинцев в Узбекистане, и армянские погромы в Сумгаите и Баку, и начало карабахского противостояния, переросшего в полномасштабную армяно-азербайджанскую войну, и «парад саперных лопаток» в Тбилиси, и кровавые события в Риге и Вильнюсе. Причем в стране в тот момент продолжала исправно функционировать жестко иерархическая система принятия решений, исключавшая такой объем самодеятельности на республиканском уровне.

Горбачев привык принимать многочисленные почести, разъезжая по миру в качестве живого символа «успешных демократических реформ». Такой уникальный статус дает ему полный иммунитет и, казалось бы, развязывает руки для отстаивания демократических ценностей у себя дома. Но, комментируя события в России, Горбачев старается соблюдать осторожность в обсуждении тем, которые по-настоящему могут задеть Путина и его окружение. Так, в ответе на вопрос о деле Ходорковского проявляется весь Горбачев с его традиционной двусмысленностью и желанием сделать реверансы в обе стороны: «Если он не убивал людей, то я бы пересмотрел это дело».

http://garry-kasparov.livejournal.com/24664.html